ВОСПОМИНАНИЯ княгини Любови Петровны Оболенской (княжны Трубецкой).
Жара. июль месяц... С начала июня до августа все наше семейство проводит в Узком – в имении моего
отца князя Петра Николаевича Трубецкого, что в 12 милях от Москвы. В Узком был большой дом, флигель и чудная церковь XVII века, четыре больших пруда. За прудами была роща, в которой моя мать княгиня Александра Владимировна проделала массу дорожек с лавочками. Одна прогулка была очень длинная, другая на половине дороги сокращалась. На окраине рощи была построена избушка, называемая «Марьева», избушка с лавочкой вдоль избушки и столом...
В большом доме было три террасы - одна крытая и вся обсаженная растениями и цветами из оранжерей, которых было много - 2-3 большие оранжереи, только с растениями и с цве­тами. Одна оранжерея только с персиками и одна с колоннами, где стояли только большие лавровые деревья.
На крытой террасе, в одном углу, среди растений, было устроено нечто вроде гостиной - диван, столы, кресла, лампы. Посреди террасы был большой столовый стол, на наше большое семейство - двое родителей, пятеро нас, детей и 4-5 гувернан­ток и учителей. Были обыкновенно немка, француженка, анг­личанка, учительница музыки (фортепьяно) и два учителя для моих братьев по математике, истории... так что обеденный стол обыкновенно был на 12-14 человек.
Балкон с этой стороны дома снижался в сад по длинным деревянным ступеням, на которые по окончании завтраков и обедов все садились.
Перед домом с этой стороны был крокет и недалеко за большими деревьями - теннис.
Зимой мы жили в Москве на Знаменской улице недалеко от Кремля. Это была громадная квартира в два этажа, в которой я прожила 18 лет с 1891 г. до 1909, когда мы переехали в Петроград. Это произошло от того, что мой отец, который годами был губернским Предводителем дворянства в Москве, был назначен Государем в члены Государственного Совета в Петербург[1]. Новая жизнь началась! Мой старший брат - Володя
- которому было в это время 22 года, очень подружился с однолетками - Сашей Новосильцовым, Владимиром Писаревым и Алешей Оболенским (за которого я вышла замуж).
Так как мне было тогда 18 лет, а Соне, моей сестре, 19, то моя мать решила, что нам пора «выезжать» в свет! Начинается это с того, что девиц представляют Императрице, а потом можно принимать все приглашения на балы (у знакомых). Соня, моя сестра, была представлена Императрице за 3 месяца до меня, т.к. была старше меня и сразу после этого получила от Государыни «шифр» - т.е. большой бриллиантовый знак вроде большой броши - инициалы Государыни на большом голубом банте, который Соня, как фрейлина Императрицы, должна была надевать на каждый бал.
В эту эпоху всех девушек нашего круга учили играть на фортепьяно, петь, рисовать. Но моя мать находила, что это плохая система, что большинство девиц, которые учились «всему»
- делали все не очень хорошо и даже «плохо», что лучше искать в человеке какие у него способности и тогда концентрироваться на одном.
У меня, видимо, были способности или к музыке (фортепьяно) или к рисованию. Моя мать сказала, чтобы я выбрала что я хочу - тогда она мне достанет первоклассного учителя, но потребует, чтобы я отнеслась к этому делу всерьез, т.е. упражнялась на фортепьяно не один час в день, но 3-4 часа!
Когда мы переехали в Петербург, я немножко играла, но слабо, и не всерьез, но после моего разговора с моей матерью все пошло иначе! Во-первых, она мне достала чудного учителя из консерватории Давида Соломоновича Шора, который сильно принялся за меня, задавал массу, требовал очень много, требовал работать над техникой, учить вещи без ошибок наизусть, легко разбирать самые трудные вещи и много работать над техникой и силой...
Чувствуя как все меняется в моей игре, я серьезно заинтересовалась музыкой, начала увлекаться теми пьесами, которые были заданы, стала подходить к фортепьяно не только когда «должна была», но и в самые неожиданные моменты. Как только какая-нибудь вещь шла неплохо я требовала, чтобы моя
мать слушала и критиковала бы (она была очень строгий критик и знала, понимала музыку).
В Петербурге наша квартира была на Сергиевской - весь перед квартиры была большая анфилада. Приемные комнаты той же ширины, но разной длины.
Сначала большой кабинет моего отца, потом большая гостиная, малая гостиная, громадная зала, за ней столовая - все это на первом этаже, и все окна на улицу, залиты солнцем. Ког­да моей матери, которая была очень критична к моей игре на фортепьяно, нравилась какая-нибудь вещь, которую я выучила играть наизусть - тогда моя мать приказывала это играть после обеда, когда у нас обедали гости. У нас очень часто устраивались маленькие обеды с гостями, после обеда моя мать, отец и гости садились в зал на стулья, вдоль стены, а я должна была сесть за фортепьяно, объяснить, что я буду играть и наизусть играть 1-2 вещи. Так как я вперед знала когда будет следующий обед, - я должна была не откладывать учить наизусть.
Через год или два после того, что я стала играть, я выяс­нила, что один из товарищей моего брата Володи - Алеша Обо­ленский тоже очень музыкален и разучивает много серьезных вещей на скрипке. Его отец князь Александр Дмитриевич пода­рил ему, под условием, что он никогда не будет подписывать долговые обязательства, чудную скрипку. Алеша обе­щал, что было очень трудно, т.к. он был в Кавалергардском пол­ку, где все офицеры делали долги. После своего обещания и даже после нашей свадьбы он никогда не подписывал долговых бумаг, а когда очень нужно было достать денег, просил меня подписать. Его отец подарил Алеше скрипку, еще и потому, что он очень много вещей играл со своей матерью княгиней Анной Александровной - которая очень хорошо играла. А позже, когда Алеша узнал, что я увлекаюсь игрой на фортепьяно, он предложил мне играть с ним. Это было большое событие в моей жизни. Мы стали с ним играть раз в неделю по вечерам, причем, поскольку нам, девицам, тогда не позволялось видеться с молодыми людьми без «шапрон», то одна из наших гувернанток немка или француженка должна была сидеть в той же комнате, где мы играли. Мы оба стали увлекаться друг другом все больше и больше. В Петербурге это время было масса балов, маленьких партий, особенно днем, очень была веселая зима. У моей сестры Сони шел роман то с Сашей Новосильцовым, то с Владимиром Писаревым. Мой брат Володя влюбился в Машу Лопухину, а потом женился на ней, так что настроение влюбленности и романов в нашем доме царствовало.
1-го мая мы все как всегда переехали в Узкое, где было чудно. А в августе перебрались всем семейством в Казацкое[2], большое имение моего отца Трубецкого в Херсонской губернии. У моего отца было масса имений, и больших - в Московской - Узкое, в Херсонской - Казацкое, в Таврической губернии - Далматово, в степях - большое место с лошадями, на Кавказе - Сочи.
Казацкое, вместе с соседним, тоже нашим, было самое большое имение, около 40 тысяч десятин. Дом был построен как дворец - каменный с большой башней спереди, лицом к слиянию Днепра и Казака. Стоял дом на высокой каменной стене - слева был небольшой садик, а прямо перед домом - терраса с видом на обе реки. Родители построили от террасы вниз к реке громадную каменную лестницу, чтобы идти из дома к реке кататься в лодке, чем мы все наслаждались.
Много ездили по округе. Для детей и знакомых всегда была линейка. Родители же всюду ездили в коляске, запря­женной в тройку гнедых лошадей своего завода. В Казацком и виноградник был огромный - выделывали массу разных вин белых и красных, и громадное место было отделено для диких лошадей, продажа которых шла очень удачно.
В нашем доме, как в Узком так и в Казацком, всегда была масса гостей - в основном друзей наших, молодежи. Потому у всех нас была масса флиртов и романов. Володя, мой старший брат, очень рано женился на Маше Лопухиной. Соня имела два очень серьезных романа с Сашей Новосильцовым и с Владимиром Писаревым, с которым она даже объявлена была официальной невестой, и родители благословили на свадьбу в Узковской церкви, но через несколько времени после этого она поняла, что не влюблена во Владимира и ему отказала. Бедный Владимир стал очень несчастен, но через два-три месяца утешился и женился на нашей двоюродной сестре Мане Глебовой. У меня же с самого начала моей сознательной жизни был только один человек, которым я увлекалась, которого оценила и полюбила - Алеша Оболенский. Конечно, то, что мы постоянно проводили вечера вдвоем, когда разучивали какую-нибудь вещь для фортепьяно и скрипки, сыграло большую роль в нашем романе.
Когда мы осенью переехали в Казацкое, Алеша, который весь год отбывал воинскую повинность в Кавалергардском пол­ку, был произведен в офицеры Кавалергардского полка. Он телеграфировал в Казацкое, спрашивая может ли он приехать к нам погостить. Через несколько дней после получения приглашения, Алеша прикатил - веселый, довольный, в кавалер­гардском мундире. Когда я увидала его в нашем доме, у меня дух захватило, сердце забилось и как-то я почувствовала, что он мой, что приехал, без сомнения, для меня. Первые дни после его приезда мы много ездили верхом, ездили на виноградник - про­бовать виноград и новое вино, которое выделывали в наших винных подвалах, и время летело с замечательной скоростью. Однажды под вечер Алеша предложил мне поехать с ним покататься по Казаку. Я согласилась. По бесконечной каменной ле­стнице мы сошли к реке, где стояла наша крошечная чудная лодочка, сели - он за весла, я за руль и поплыли по Казаку вниз. С одной стороны - суша, наш дом, а с другой стороны - Казаки, плавни.
И тут вдруг Алеша меня спросил, хочу ли я сделаться его женой, что он хочет этого давно, но не говорил, пока его не произвели в офицеры. Я, конечно, тут же согласилась, и мы решили, что он сегодня же пойдет к моей матери официально просить моей руки! Он пошел к ней в спальню и пробыл там минут 15, вышел оттуда сияющий и позвал меня туда же придти. Мой отец был в отъезде, мы его ждали только на следующий день, так что моя мать просила нас не говорить до завтра моим братьям и сестрам, что стали женихами (это было очень трудно!). После того, как Алеша говорил с моим отцом, пришлось еще немножко подождать с официальным объявлением - мои родители послали телеграмму родителям Алеши и ждали их ответа. Он был получен очень скоро, и счастие началось!
Я даже не представляла себе, что может быть такое счастье! Все в Алеше было мне близко, дорого, мы оба были так сильно влюблены друг в друга, что ничто другое для нас не существовало. После 2-3-х недель такой жизни в Казацком надо было ехать в Петроград. Алеша должен был вернуться в полк, а нам всем пора уже было на зиму ехать в город. Не помню почему, но нам всем, кроме Володи, который уехал в университет, в Петроград, пришлось на целый месяц остановиться в Москве (кажется, нашу петроградскую квартиру обновляли и красили). Расставание с Алешей для меня было очень тяжелым. Он придумал два раза в неделю посылать мне колоссальные букеты самых разнообразных цветов пока мы не переедем в Петроград.
Наконец мы переехали, и Алеша повез меня знакомиться с его родителями и братьями - Сашей, Дмитрием и Дмитриевой женой Еленой, с Петриком. Хотели мы устроить свадьбу очень скоро после приезда, но вдруг был получен приказ от Алешиного дедушки Половцева - ждать его возвращения из-за границы, из Парижа. Оказывается, он занялся собиранием бриллиантов для большого внука, которое хотел мне подарить как невесте любимого Лёшеньки! Пришлось ждать! Но два месяца ожидания свадьбы были очень оживленными. У всех родственников и знакомых бывали в то время маленькие вечера в нашу честь, все дарили нам чудные подарки - драгоценности, лампы, кое-какую мебель для будущей квартиры. Моя мать подарила мне все приданое - белье, платья, шляпы, посуду, венчальное платье. Выбор вещей и примерки брали массу времени. Кроме того, до свадьбы мы очень много играли - я на фортепьяно, Алеша на своей скрипке. Наконец, приехал из Франции дедушка Половцев с подарком и мы смогли назначить день свадьбы.
Собрание бриллиантов - это было поразительное великолепие! Около 30 громадных бриллиантов, без единого недостатка. Это была такая роскошь, что, вспоминаю сейчас, у меня был шанс это колье надеть всего 14-15 раз до момента, когда в России произошла революция. Боясь держать такую ценность в доме, я положила бриллианты в банк, и большевики украли все драгоценности из него!..
Свадьба была назначена на 31 января 1909 года. Для венчания была выбрана полковая церковь Кавалергардского полка. Старшим шафером у Алеши был его брат Саша. Когда жених уже стоял в церкви, Саша приехал в наш дом, где я уже ждала в венчальном платье и с большим белым вуалем на голове. Венчальное платье должно было быть сшито из толстого белого материала и с длинным шлейфом... Вуаль кисейный должен был быть такой же длины, как шлейф платья.
Когда Саша Оболенский приехал к нам в дом, он поднес мне большой букет со словами «жених в церкви». Тогда мои родители встали, взяли икону Казанской Божией Матери и благословили меня на свадьбу. Пока они меня крестили иконой, я должна была стоять перед ними на коленях, креститься и кланяться в землю. Все мои близкие - двоюродные, троюродные, тетушки присутствовали при моем одевании и благословении. Когда они кончили меня благословлять, все присутствующие понеслись в церковь, а я поехала туда с родителями, и с «маль­чиком с образом», обыкновенно выбирают маленького маль­чика, до 10 лет, которому дают нести образ, которым невеста была благословлена родителями. Когда мы приехали в церковь, она была полна. Жених стоял напротив иконостаса. Мой отец привел меня в середину церкви и поставил рядом с Алешей. Я шла к нему под пение хора « Гряди, гряди, голубица...». Направо и налево от нас стояли наши шафера, которых было очень много. С моей стороны - все штатские, мой брат Коля, двоюродные братья, друзья, а со стороны Алеши все были кавалергарды в парадных, красных с золотом мундирах.
Когда кончилась служба, мы все поехали на квартиру моих родителей (Сергиевская, 38), где был устроен большой прием с шампанским и массой закусок. Сколько было народу, даже не могу сказать - просто толпа. В 8 часов был маленький обед, для нас, братьев, сестер и ближайших родственников и семейства Оболенских. В 9 часов я ушла переодеться, снять мой венчальный наряд и надеть шерстяной костюм для поезда т.к. уже в 10.30 надо было брать поезд, чтобы ехать в Вену. Вена была нашей первой остановкой в свадебном путешествии. Там мы оставались 2 недели. Потом в Италию - Рим, Венецию, а оттуда на месяц в Париж.
Наше свадебное путешествие было сплошным наслаж­дением. Мы особенно радовались, что были все время вдвоем -
ведь до свадьбы моя мать требовала, чтобы все время со мной сидела «шапрон», т.е. гувернантка. Она всегда была в той же комнате, где были мы. Даже когда мы в зале играли вдвоем, одна из гувернанток с работой или с книжкой сидела с нами - француженка или немка.
В те дни мы совсем не сознавали, как быстро время летело - мелькали рестораны, театры, достопримечательности городов, где мы останавливались - Вена, Рим, Париж. А мы становились ближе и ближе друг к другу. Мы все оттягивали возвращение домой в Петроград до момента, когда я в Париже вдруг поняла, что беременна, и начинаю ждать ребенка. Это было феноменаль­ное ощущение чего-то удивительного, важного, особенного счастья и радости, хотя при этом я и почувствовала себя полубольной, слабой, неуверенной в движениях...
И захотелось домой. Алеша взял билеты на поезд, и мы покатили в Петроград.
Для нас сняли маленькую квартиру на Сергиевской улице (на той же улице жило мое семейство - Трубецких и семейство Алеши - Оболенских). Квартиру нашу моя мать всю для нас меблировала - очень было уютно и красиво: больше в бледно зеленых тонах, карельская береза в спальне и гостиной, а красное дерево в столовой и гостиной. Кроме комнат для нас - была большая немеблированная комната предназначенная «на случай» если появится ребенок.
Я очень просила Алешу, чтобы он ушел из полка, почему-то жизнь с полковыми обязательствами совсем меня не притягивала. Он тоже в душе не был типичным военным, ему гораздо больше хотелось жить в деревне - охота, хозяйство, музыка... Так что, он ушел из полка без особой драмы! Да и связи с полком остались. Все его полковые друзья бывали у нас очень часто.
Дни шли очень быстро - концерты, театры, выставки картин, встречи с друзьями. Подходило лето, весной мы поехали в Узкое - к Трубецким, а в июле отправились в деревню к Оболенским, в Пензенскую губернию. Там нам на 2 месяца дали целый маленький дом, так что было чувство, что мы живем не в гостях, а сами у себя. Это чувство пробудило в нас с Алешей желание жить в деревне, действительно у себя, а не быть гостями родителей.
Вернувшись в Петербург, я стала устраивать будущую детскую - роды ожидались в начале декабря! Последний месяц был очень тяжелый, все было трудно и утомительно! Наконец, 25 декабря 1909 года родилась наша девочка - Сандра! Она появилась на свет большая, аккуратная. Но роды были очень длительными и тяжелыми...
А в апреле произошло еще одно событие, изменившее нашу жизнь. Как-то я пришла к родителям, и застала в кабинете отца. Увидав меня, он сразу сказал, что они с матерью решили сделать нам подарок - имение в деревне. Я вскрикнула от неожиданной радости и тут же призналась отцу, что они угадали наше самое большое желание. Тут же мой отец сказал, чтобы Алеша был готов на следующий день ехать с ним искать подходящее имение где-нибудь в центре России!
Было известно, что три-четыре имения среднего размера около 1000-1500 десятин каждое с домами продавались в средней России. Мужчины уехали. Около недели я не имела известий от Алеши и отца, и вдруг получаю телеграмму, что нашли и купили бывшее имение Самариных в Тульской губернии: около 2000 десятин с меблированным домом, большим парком, фруктовым садом и в 20 милях от станции железной дороги. Имя этого месту «Молоденки».
Когда я говорила отцу, каким я вижу свое будущее имение, то сказала что желателен чернозем, чтобы близко от дома были бы одна-две рощи для охоты, чтобы по близости от нашего имения жили бы милые соседи (около Молоденок верстах в двух жили Голицыны, Толстые, Раевские, Писаревы), чтобы близко от нашего имения была деревня и, наконец, чтобы станция была не слишком близко.
В телеграмме, которую я получила, было сказано, что все мои желания исполнены!
Дом был большой, с большими высокими комнатами, закрытым балконом вокруг дома, откуда вела лестница в сад, и двумя небольшими балконами по сторонам дома. Внизу была большая столовая, две гостиные - большая и маленькая, кабинет, ванная комната и биллиардная. Наверху были только жилые комнаты-спальни, две детские и гостевая. Оказалось, что в доме было очень мало мебели, поэтому мебель, занавески, ковры, лампы, посуду пришлось покупать и вообще, все, что нужно, чтобы жить там летом и зимой. Это было увлекательное дело, мы занимались им больше месяца, только и делали, что бегали по аукционам и магазинам. Мои родители дали нам на это большую сумму денег.
Приблизительно через шесть недель после покупки Молоденок мы отправились туда - Алеша, я, маленькая наша девочка Сандра с няней, поваром, лакеем и двумя горничными. К этому переезду отец послал нам в подарок тройку вороных лошадей с большой коляской... От дома и по дороге со станции маленькая Сандра стала горько плакать (проголодалась). Пришлось остановиться, пойти с ней в ближайший овраг и там ее накормить. Молока у меня всегда было много, так что это был не вопрос! Наш повар и лакей были посланы в дом за несколько дней до нашего приезда, чтобы разместить мебель, кровати и столы, более или менее как мы хотим.
Когда мы впервые подъехали к Молоденкам, впечатление оказалось громадное - большой каменный дом, весна, все в зелени, аромат сирени, у въезда - большой круглый зеленый павилион перед домом. С другой стороны дома - масса цветов... Какое было наслаждение въехать и увидать наше чудное место! На следую­щий день после приезда мы получили от отца еще два больших подарка: верховых лошадей - для меня большой вороной Гюн­тер, для Алеши - верховая лошадь из своего завода, не такая высокая как моя. Второй подарок - фортепиано, что­бы мы могли продолжать играть вместе. Как теперь подумаешь, какие замечательные были мои родители, как много они сдела­ли, чтобы дать нам полное счастье!
Мой свёкр, отец Алеши, прислал нам стаю гончих собак с егерем для будущих охот.
Жизнь в Молоденках была замечательная, и интересы наши - очень разнообразные. У меня - цветы, огород, яблочный сад, устройство дома; у Алеши - общение с соседними крестья­нами, с местным доктором, хозяйствование - у нас были чудные луга, обширные посевы овса, хлебных семян, кукурузы, карто­феля... И наше общее увлечение - музыка, мы продолжали много играть вместе.
Довольно часто или мы ездили к кому-нибудь из соседей или кто-то из них приезжал к нам завтракать или обедать. Охотились мы постоянно. Время шло незаметно. Летели целые года... Каждый год весной я начинала ждать нового ребенка, но рожать ездила в Москву, к матери. Всех наших детей - Анну (Натьку), Любу, Алешу, я родила в госпитале, оставалась там 8-10 дней, а потом переезжала или к моим родителям или в нашу крошечную квартиру, которую устроили, когда переехали в Молоденки. Одну только девочку - Эзопу - я родила в Узком...
Так в Молоденках мы жили с 1910 года до самого начала революции.
Дополнение
Коротко о событиях нашей жизни в Америке. Наша старшая дочь Сандра, когда ей минуло 18 лет, вышла в 1930 году замуж за Николая Трубецкого, старшего сына д. Гриши Трубецкого, через год она ему родила сына Гришу, но скоро развелась и вышла замуж за его друга Вахримеева. В 1931 году умерла Натька, наша вторая девочка. Она пошла в Париже с Наташей Писаревой на ипподром, наклонилась неосторожно над балюстрадой, упала и разбилась насмерть. В 1933 году Люба вышла замуж за Сережу Трубецкого.
Впервые годы нашей жизни в Америке к весне мы всегда искали, где поселиться на лето, так как оно в Америке всегда ужасно жаркое. Мы нанимали какое-нибудь маленькое имение, и селили там детей, но сами должны были все-таки работать: Алеша занимался своим пением, я – игрой на фортепиано. Мы тоже приезжали в деревню к оставшимся холостым детям. Наконец, вместо того, чтобы нанимать, мы решили купить маленькое имение с домом. В доме было 10 комнат и еще маленький флигель, рядом - пруд, роща, сад небольшой, где можно было развести огород, посадить яблоки, малину. Все это недалеко от проезжей дороги, возле маленького городка, где были почта и телеграф.
Мы безумно обрадовались, когда нашли этот дом и по­няли, что сможем это купить! Пришлось занять деньги в банке, мы выплачивали из денег, которые Алеша зарабатывал пением, а я - своим магазином. Купили мы этот дом в 1935 году и про­жили там до 1950 года.
Мой Алеша скончался в 1942 году. А в 1939-м Алеша-сын женился, и за три года подряд у него родились трое детей. Я забыла написать, что у Любы тоже было трое детей - Алеша, Мария и Лизанька.
У нас всегда на лето приезжало масса народу с но­чевкой, и мы каждый год наналаживали детские спектакли - устраивали в саду сцену, занавес, притас­кивали стулья, скамейки, освещение, разучивали с нашими детьми и с гостями роли, шили для них сценические платья... Так шла жизнь в Америке все эти года - с момента покупки до момента продажи (через несколько лет после смерти Алеши).
После продажи нашего американского имения я не буду продолжать своих воспоминаний: все кажется как-то уныло, скучно. Я одиноко жила в большой квартире, которую мы разделили с моим братом Колей, и его женой. Я вела мой магазин. Сандра, моя дочь, была моей последовательницей, и перестав, наконец, работать, я передала весь мой магазин Сандре и ее помощнице (моей секретарше). Писать уже не о чем - читала, много играла на фортепьяно, шила платье и белье для внуков и внучек, ходила по театрам и по концертам... Но уже ничто не увлекало.
...Сейчас мне 90 лет. У меня было два удара, в результате - правая рука и правая нога почти не работают... все же я хожу 100 шагов в день. Оставшееся время сижу в кресле с колесиками и все забываю...
1978 год
В заключение перепечатываем текст короткой заметки в американской эмигрантской газете за 1980-й год

«5 августа сего года тихо скончалась на 92-м году жизни княгиня Любовь Петровна Оболенская, урожденная княжна Трубецкая.
Любовь Петровна родилась в 1888 году, в 1909-м вышла замуж за офицера Кавалергардского полка князя Алексея Александровича Оболенского. С самого начала Первой мировой войны, чтобы быть ближе, к мужу, воевавшему на фронте, она поступила сестрой милосердия в военный госпиталь.
Любовь Петровна была и оставалась до глубокой старости исключительно красивой и аристократичной. В эмиграции благодаря своей энергии и способностям, она открыла магазин в Нью-Йорке и очень успешно вела дело на протяжении сорока с лишним лет. Любовь Петровна не только содержала семью, но помогала очень многим, никогда не отказывая в помощи, когда ее об этом просили. В довоенные годы в Нью-Йорке она всегда принимала участие в благо­творительных организациях и собраниях.
Одним из самых ее любимых и серьезных увлечений была игра на фортепиано. До старости она устраивала домашние концерты, на которые собирались многие любители музыки.
Любовь Петровна всегда была всеми очень уважаема и любима. Проститься с ней на отпевание и панихиды, несмотря на летние каникулы и жару, собралось много ее друзей и почитателей.
Заупокойную литургию совершил преосвященный Феодосии, митрополит всея Америки и Канады в сослужении протопресвитера о .Александра Шмемана и протоиерея Даниила Грубяка. Пел полный хор, состоявший, главным образом, из членов ее большой семьи.
Отпевание и погребение совершил о. Александр Шмеман, женатый на племяннице покойной. Погребена княгиня Любовь Петровна на семейном участке кладбища Оливет в Квинсе.»

[1]Здесь небольшая неточность: кн.П.Н.Трубецкой был избран в Государственный Совет по выборам от Москвы, а не назначен. Это случилось в 1906 году, тогда же семья переехала в Петербург. Автор жила в доме на Знаменке в 1888-1906 годах. [2]Воспоминания кн.В.П.Трубецкого о Казацком см. альманах «ДС» №2 за 1995 г.