Один день на Сен-Женевьев-дю-Буа

Анатолий Витальевич Осипов

Париж, как известно, город праздный. В Париже всегда найдется, чем заняться и на что посмотреть, сколько бы времени вы в нем не провели. Первым делом, конечно, Монна Лиза, "Тамплиер" и ажурное творение Эйфеля, которое, как справедливо подметил мсье Гюи де Мопассан, не видно только с самой башни.
 

Париж благоденствует душами своих покойников. Он эксплуатирует их светлую память в своих интересах. Все, что хоть раз удостоилось взгляда более или менее знаменитых представителей богемы от Вийона до Тулуз-Лотрека, отмечено памятными табличками, переименовано и застолблено сотнями кафе и гостиниц. Вот повеселились бы Модильяни с Клодом Моне, вот удивился бы Винсент Ван Гог и съязвил Шарль Бодлер, пройдя по сегодняшнему Монмартру.

Плиты седого латинского квартала, истоптанные грубыми башмаками средневековых школяров, обильно политых вином и кровью - все дает верную прибыль.
Славы и гения на один квадратный метр какой-нибудь пляц Пигаль с избытком хватит на среднестатистический город в любой другой части Европейского континента. И все равно, такое чувство, что ты тут уже тысячу раз бывал.

Сегодня русских в Париже много. У них вид довольных оккупантов. Но не заговаривать с ними в сутолоке людного бульвара Капуцинов. Они вас не поймут, потому, что приехали с первейшей целью отдохнуть от соотечественников в тенистых гротах Люксембургского сада.
Есть во Франции и другие русские. Их гораздо больше, но, рассеянные по всей стране, ни акцентом, ни внешним видом они не выделяются.
 

Почти все мы слышали о кладбище Сен-Женевьев-дю-Буа под Парижем, где нашли свой последний приют виднейшие представители русской эмиграции не только первой, постреволюционной волны, но и те, чьи имена стали достоянием отечественной культуры уже в наши дни. Мало кто торопится сюда приехать, и ничего особенного в этом нет. Дело вкуса. Кладбище - где-то под Парижем, а в Лувре (что тоже неплохо) двести залов.

... Метро Сен-Мишель Нотр Дам, наискосок от знаменитого собора, по другую сторону Сены. Щель компостера ловко заглатывает желтый билетик, и вы на платформе. Двухэтажная электричка на линии С-6. Всего несколько минут, и, вырвавшись на поверхность у вокзала Аустерлиц, поезд минует Сен-Дени и набирая скорость мчится на северо-восток. Если вам надоел однообразный пейзаж рабочих предместий Парижа, можно полистать свежий номер Пари Матч, пока сонный голос в динамике не возвестит о прибытии.
 

У выхода с платформы план городка. Не заметить его может только русский или слепой. Русский - потому, что он всегда уверен, что идет правильно, а со слепым все ясно и так. В самом северном углу плана - маковка церкви Бенуа. Ее не спутаешь ни с чем. Это Эклизе Ортодокс - церковь православная. Вы - в южной части городка и место это обведено издевательской надписью - "Вы находитесь здесь". Но местными расстояниями можно смутить разве что коренного уроженца княжества Монако. Расстояния, как и все вокруг, кроме цели вашего приезда, - не русские. Двадцать минут ходьбы мимо кукольной мэрии и, само собой разумеется, замка с башней-донжоном над обмелевшем со времен столетней войны рвом.
 

Белая стена и голубой купол за ней. Стеной березы. Столбовая Русь. Быть может на мгновение стоит повременить, как-то внутренне перевоплотиться, чтобы быть готовому услышать прохладную, "историческую" тишину русского погоста, так не гармонирующую с шумной и красочной жизнью Европы конца двадцатого века. Другой мир проникает в тебя и остается волнующей памятью о чем-то большом и значимом. Пусть другой, но как удивительно цельно его чуть грустное присутствие в странной русской душе.

Часто, не без боли, приходилось читать об унылом запустении, царящем на Сен-Женевьев-дю-Буа. Мне кажется, что никто из заклинателей здесь ни разу не был. Никакой разрухи нет. Есть та величественная, и вместе с тем скромная красота, есть густая тень берез и елей, чистый, чуть сырой воздух и запах цветущих на дерне левкоев. Торжественно, как и должно быть на кладбище. Не видно разбитых надгробий и разоренных склепов. Никто не собирается сносить бульдозером могилы, чтобы на их месте построить муниципальный бассейн. Он, кстати, всего в сотне шагов от ограды.

В церковь вас не пустят. Это частная собственность семьи Бенуа. Несколько месяцев в году в ней служит присылаемый Московской патриархией священник. Впрочем, если повезет, и вы сумеете договориться, вам отворят двери и покажут внутреннее убранство, резной иконостас, закопченные иконы, помнящие татаро-монгольское нашествие и склеп самого Бенуа
Не у всех русских путешественников найдутся в кармане лишние франки на путеводитель. Тогда Елена Константиновна Христофорова, предобрейший человек и местный администратор, сама покажет вам кладбище.
 

Но не стоит долго злоупотреблять ее вниманием к соотечественникам. Ей давно за шестьдесят. Не без удовольствия она поведает, что ее отец был единственным евреем, дослужившимся до чина генерала Русской Императорской армии.
Посыпанные мелким гравием "тенистые аллеи", ряды стройных, как гвардейский караул и бедных, как эмиграция православных крестов. Бунин совсем рядом. Горсть советской меди вперемешку с сантимной мелочью у Виктора Некрасова, уснувшего в чужой могиле.

Пирамида галлиполийцев, и вокруг ряды одинаковых надгробий серого мрамора. Скрещенные кости и черные кресты на эмалевых овалах. И все бы хорошо, да вот только простые русские фамилии - ошибка на ошибке, непозволительной даже второгоднику. Неужели не нашлось среди потомков тех, кто закончил здесь тут свой скорбный путь ни одного, близко знакомого с русской грамматикой ?
Корниловцы и Марковцы: капитан Андрианов и поручик Веременников, сестры милосердия Мария Вислоцкая и Васса Гайдукова, подпоручики Репьев и Смирнов-Лобанов... "Памяти генерала Кутепова и его сподвижников".

Дивизия, первая среди равных в легендарных подвигах своих и в могилах. Без званий и регалий. Васильченко, Туркул, Семенов... Здесь нет ни прапорщиков, ни генералов; ни командиров, ни подчиненных. Здесь лежат Дроздовцы.
Каждое утро словоохотливые служащие-поляки тянут от колонок длинные шланги и щедро заливают водой плющ и розы, зажигают в маленьких нишах лампадки, которые будут гореть до позднего вечера.

Парижские номера на дорогом, новеньком "Рено", и седой француз с букетом роз у белоснежных крестов юнкерского пантеона. Бережно разложив цветы на одной из плит (погоны Павловского училища) он срезает ветку шиповника, растущего рядом, и, дружелюбно улыбаясь, жмет мне руку. По русски он не знает ни слова.
Серый монолит, на котором пронзенный стрелой олень и надпись: "А. П. Богоевский. Атаман Всевеликого войска Донского". А вокруг своего атамана уснула храбрая казачья вольница - от Таганрогской до Чирской и от Торговой до Усть-Медведицкой. Эту землю у них уже не отнять никому.
Феликс Юсупов - ясеневый крест в головах и корнет лейб-гвардии Веселовзоров, колкая Зинаида Гиппиус и добрый мечтатель Мережковский, военлет Иванжин и писатель Шмелев. Россия, ее слава и боль, гордость и нечеловеческая тоска, да чадные лампады, зажженные чужими руками на могилах парижских таксистов в генеральских погонах: Улагая, фон Лампе, Ангуладзе, Шатилова, Писарева, Шиллинга, Иловайского...

Вечная слава русскому воинству. И вечная память всем, заплутавшим, промахнувшихся в исторических ощущениях, - Бог им судья; и писателям, не променявшим свое имя на пайковую селедку; художникам, зачахшим на чужом пленэре без среднерусской весны; казакам, кадетам, офицерам, юнкерам и гимназистам, с оружием в руках ставших на пути большевизма под Екатеринодаром и Иркутском, под Орлом, Царицыным и на Перекопе. Смешавшаяся в земле Россия - стон, кровь и пепел бескрайнего и многострадального Отечества - четыреста шагов под сенью березового покоя среди чужих магнолий. Земной тебе поклон.

Перекоп

До сих пор весь этот монументальный пейзаж был для меня только иллюстрацией из учебника древней истории.
Будь эти склоны покрыты розами и гиацинтами, увиты райскими кущами – ничто и никогда не примирит эту землю с самой жизнью. Небо, плывущее над ней и соленый ветер, редкие птицы, дождь и звезды, здесь они не принадлежат самому движению природы, все застыло мертвящей и полумистической неподвижностью.
Конское ржанье, свист тетивы, крик и стон после дымного выстрела – ничто не может звучать тут естественней. Разум холодеет, а чувства тревожно-непонятны и не небо дарит вам ощущение бытия. Смутная тревога поднимается из земли.
Я забываю мир, в котором живу, и не помню лиц, виденных мною; постепенно исчезают желания, привычные с детства... Это новое и в тоже время бесконечное древнее чувство... Тут страшно закрыть глаза, но еще страшнее лечь на эту траву, чтобы отдохнуть. Сама мысль об этом кажется кощунственным осквернением могилы...
Ответ обступившей тебе немоте – непрерывное движение не взирая ни на какую усталость. Идеальное место для сведение счетов с жизнью для людей с убогой фантазией и не слишком амбициозных! Удивительно, что нас еще не посетило ни одно стоящее видение. Я стараюсь не думать на такие темы, но, уходя несколько раз, оглядываюсь.
Если и есть где-то чистилище, то порог его – Перекоп. Здесь невольно понимаешь, что ты в руках другой, неведомой силы, и не способен ты не покориться ей, веря в ее правоту, справедливость и принимая исход, как неизбежное.
Если бы создателю когда-нибудь пришло в голову воздвигнуть алтарь Загадки Бытия, ничего лучшего он бы не нашел и не придумал. Я стараюсь не думать о подобных вещах, но черная стена перед нами заставляет мою душу отыскивать слова сбивчивой, неведомой молитвы против собственного желания, но по чужой неукротимой воле.
Лики древних икон, блеск сусального золота на куполах, песнопения и вся эта суетливая обрядность… Всё это кажется смешным В церкви, как месте общения с Богом, должна царить звенящая тишина.
Перекоп – обратная сторона мира, где каждая горсть земли пропитана человеческой кровью, а ржавого чугуна и костей достаточно, чтобы возненавидеть и жизнь и смерть.