ЧЕТЫРЕ АНГЕЛА
> Посвящается моим предкам – офицерам белой добровольческой армии.
> Предрассветную, начинающую едва-едва просветляться, беззвёздную мглу вдруг взорвали залпы орудийных батарей, находящихся слева и справа от расположения батальона. Слева доносились высокие, как бы тявкающие звуки мелкокалиберных орудий. Мгновенные всплески огня, вырывающиеся из стволов, как смертельные кинжальные удары, полосовали тёмное сумрачное небо. Взрывы снарядов, посылаемых батареями, указывали на место расположения противника – деревню Фалеевку, находящуюся близ города Херсон. Справа ухали крупнокалиберные орудия – мортиры. Они стреляли реже, но громче и отчетливее. Столбы огня, извергаемые пушечными жерлами, здесь казались настолько большими и зловещими, что могли бы вполне послужить частью декораций в трагедии под названием «В аду». Стоял постоянный гул. В воздухе присутствовал запах пороховых газов и гари. Массированная артподготовка сметала большевицкие позиции, расчищая путь наступления для Марковской дивизии Врангелевской Добровольческой армии.
> Позади за большевицкими окопами, виднелись одноэтажные строения Фалеевки. Уже в артиллерийский бинокль можно было увидеть фруктовые сады, деревья у дороги (видимо, акации), а чуть поодаль, в стороне была видна большая усадьба бывших Фалеевских помещиков Камстадиусов. В деревне находилось немалое число красных. Рядом с домами, то тут, то там стояли телеги с пулеметами и другим воинским имуществом, можно было разглядеть много лошадей, пушки, которые не успели поставить на изготовку, ящики со снарядами. Мелкими перебежками передвигались в дали группы красноармейцев. Они стреляли в сторону добровольцев. Но, очевидно, было много и залёгших с началом артподготовки в укрытия. Из-за домов и заборов они периодически вели огонь из стрелкового оружия по белогвардейским позициям.
> Канонада смолкла.
> – Батальон, к бою! – прокричал своим солдатам командир второго батальона марковцев капитан князь Волконский.
> – Первая рота, к бою!
> – Вторая рота, к бою
> – Третья рота, к бою!
> – Четвёртая рота к бою! – понеслось по цепочке затихающее эхо приказов, отдаваемых командирами рот своим подчиненным.
> – Батальон, примкнуть штыки! – скомандовал капитан Волконский. И понеслись по рядам солдат отголоски его приказания:
> – Первая рота, примкнуть штыки!
> – Вторая рота, примкнуть штыки!
> – Третья рота,- примкнуть штыки!
> – Четвёртая рота, примкнуть штыки!
> – За мной, в атаку за Русь Святую, за Россию! – прокричал капитан, и, вылезая из окопа, на ходу стал вынимать из кобуры револьвер.
> – За Бога, Царя и Отечество! – с нотками торжественности в голосе пробасил седой грузноватый фельдфебель, вылезший из окопа вслед за капитаном.
> Солдаты выстроились в цепи и, находу стреляя из трёхлинеек, побежали вперёд.
> Впереди забарабанила огненная точка пулемета. Пули стали ложиться совсем близко.
> – Цок-цок-дзынь, – вот одна ударилась в сапёрную лопатку солдата с двумя георгиевскими крестами на груди.
> За спиной у капитана послышался стон и громкий вздох. Он обернулся. На земле лежал молоденький юнкер. Пуля ему попала в живот. Лицо его побелело. Он что-то говорил беззвучным ртом, но его голоса никто не слышал…
> – Иииууубаххххх! – где-то далеко разорвался снаряд.
> – Вперёд, ребята, не посрамим себя! Выбьем большевика с родной земли! – прокричал князь Волконский.
> -Уррраааааа! – прогремел протяжный возглас со всех сторон.
> Пехотинцы ринулись вперёд за своим командиром.
> Впереди, метрах в ста пятидесяти от добровольцев стали падать на землю фигурки красноармейцев. Стали редеть их нестройные изломанные цепи.
> – Красные в замешательстве, комиссары дрогнули и отступают! – Крикнул вольноопределяющийся с мальчишеским лицом.
> – Трах-та-та-та-та! – снова забубнил пулемет с вражеских позиций.
> Чаще стали падать пехотинцы вокруг. Они ложились на чёрную землю, густо поросшую степной полынью.
> – Полынь… пахучая, должно быть, – вдруг мелькнуло в голове капитана…
> – Иииууубух! – разорвался снаряд совсем близко, подняв в воздух толщу земли и пыли.
> – Полынь…, – только и успел подумать молодой капитан, падая на землю и судорожно вдыхая воздух, так, как будто он делает это последний раз в жизни…
>
> * * *
>
> Князь Волконский очнулся. Он открыл глаза. Первым его взгляду открылся белый-белый потолок госпитальной палаты, на котором застыли яркие золотые отблески солнечного света. Было весёлое, летнее, жизнерадостное утро. Открытое в палате окно косо отражало свет, проецируя его на стены. Князь лежал неподвижно минут пятнадцать. Слух привыкал к звукам, зрение к свету. Он приподнялся на локоть на кровати и посмотрел, что происходит вокруг. Кроме него в палате лежало ещё четверо больных. Некоторые полушепотом разговаривали друг с другом. Только один: седой измождённый старик лежал в своей постели молча и без движения.
> – Очнулись? Как Вы себя чувствуете, капитан, – спросил князя Волконского белокурый здоровяк средних лет.
> – Ничего. Сколько времени я был без памяти, – поинтересовался князь?
> – Трое суток. Вас доставили к нам девятого вечером. Болит?
> Князь Волконский был ранен осколком снаряда в правую часть груди, в лёгкое. Он потерял много крови, но остался жив. С поля боя его вынесла одна из полевых сестёр милосердия, приписанных к его батальону. Из-за серьёзного ранения у него повысилась температура. Он впал в лихорадку. В бреду, казалось ему, к нему приходила мать. Волконскому мерещилось, что он мальчик лет четырёх, совсем кроха. Мать держит его на руках и, целуя в лоб, говорит:
> – Маленький ты мой, маленький, Гошенька, заболел…
> Она качает его на руках, убаюкивает, а он, уткнувшись головой в её шею, тихо плачет от обиды и боли… Ему кажется, что он больше не увидит её, что она уйдёт, растворяясь в зловещей, непроглядной тьме огромных пустых комнат… Где это было? И ещё галлюцинация: его спальня в родовой усадьбе его матери, он видит свою кровать, окружённой какой-то оградкой, какой ограждают экспозицию в музеях (колышки, через верх которых протянута верёвка). Страшная кровать, страшные колышки, они как будто давят его, сжимают за горло смертельной хваткой, от которой невозможно избавиться… Не кровать, а могила… Всё это он помнил с трудом.
> – Раскалывается голова, – сказал князь рассеянно, как бы ни обращаясь, ни к кому.
> – Давайте знакомиться. Я ротмистр Пац-Поморнацкий, драгун, – сказал белокурый здоровяк. Это вот, – он указал на молоденького угрюмого вида больного, – прапорщик Нелидин. Он был ранен при переправе через Ингулец неделю назад. У него была пуля в ноге… с раздроблением… На той, дальней кровати лежит полковник-артиллерист Александр Степанович Фельтович. Он контужен и оглох. А на постели у окна – генерал-майор Комарницкий, командир третьего офицерского полка. Он спит. Он очень слаб. Из него вытащили пять осколков.
> – Этот худой человек, белый, как лунь, – спросил князь?
> – Да.
> – Эх, не весёлое дело, – сказал Нелидин, пряча под одеяло изуродованную культю правой ноги.
> – Я князь Георгий Алексеевич Волконский, – сказал капитан, – командир батальона в Марковской дивизии.
> – Будем знакомы, князь, ответил Пац-Поморнацкий, чувствуйте себя, как дома.
> В разговоре возникла пауза.
> – А знаете, капитан, – снова начал драгунский ротмистр, – мы здесь, чтобы от скуки не сдохнуть раньше времени, придумали почти всем сестрам милосердия и врачам особые прозвища. Маленькая, шустрая и очень общительная девушка, Алёнка, у нас зовется «ангелом утреннего пробуждения» (она нас будит по утрам и меряет градусником температуру); манипуляционная сестра Таня у нас зовется «ангелом стальных иголок» (она делает нам уколы, на операциях врачам тоже ассистирует она); «ангел выздоровления» (молоденькая докторша Эльза Карловна, немка, но дело своё знает); «ангел смерти» (командир похоронной команды фельдшер Матвеева: мужеподобная старая дева, одним фактом своего существования заставляющая смирять себя молитвой и богоугодными обетами).
> Князь Волконский откинулся на подушку. Он почувствовал себя уставшим. Ныла грудь тупой приглушенной болью. Голоса офицеров, лежащих в палате, стали глуше. Они начали отдаляться, как-то меркнуть, гаснуть, бледнеть. Капитану почему-то пришли на ум обстоятельства предшествующие последнему бою, кончившемуся для него тяжёлым ранением и госпитальной палатой. Он вспомнил офицерский совет в штабе полка, слова полкового командира о том, что Фалеевку так просто не взять и что лобовая атака на неё ввиду большого скопления в этом месте у неприятеля пулеметов и артиллерии может увенчаться успехом только, если будет молниеносной.
> – «Стремительный и мощный бросок», – крутилась в уме князя Волконского фраза, сказанная командиром накануне.
> Душа князя настраивалась на волну теплоты и отрешённости. Он начал вспоминать дом, оставленный им шесть лет тому назад, когда он юным подпоручиком летом 1914 года приехал в родовое имение последний раз. Он вспомнил родителей; отца полноватого и лысоватого старика, отставного тайного советника и мать – самую добрую женщину на свете. С болью и какой-то мучительной досадой воссоздал он в памяти сцену своего прощания с матерью. Князь уходил на войну. Было понятно, что ближайшая его жизнь лёгкой не будет. Мать провожала его на фронт со слезами на глазах. Жалостливая, сентиментальная и очень добрая от природы, она плакала, как может быть, плакала бы всякая истинная мать, предвидя скорые неизбежные лишения и даже саму смерть собственного единственного сына. Он вспомнил её глаза: небесно-голубые, большие, с морщинками в уголках, с такими морщинками, какие только и могут быть у душевного и умеющего смеяться от радости и любить всем сердцем человека.
> – Мама, мама…, – Сказал сам себе князь Волконский, и ощущение тоски стало заполнять его душу.
> – Кто же мог подумать, что вся наша жизнь сложится так, а не иначе, – начал сам с собою внутренний диалог князь Георгий Алексеевич. Кто бы мог подумать, что победы русской армии обернутся многомесячным позиционным стоянием? Кто же мог предположить, что великая и полная жизненных сил страна – Российская Империя – рухнет в одночасье под ударами внутреннего врага: революционной гнили и плесени, взращенной у нас инородно-разночинной «интеллигенцией» и чернью? Величайшая империя на свете, державшая в ежовых рукавицах всю Европу и Азию, кормившая своим хлебом полмира и стоявшая на пороге нового экономического и технического броска, оказалась поверженной кучкой профессиональных бездельников и политических авантюристов. Все эти керенские, троцкие, ульяновы-ленины, дзержинские, зиновьевы, парвусы и прочие проходимцы всех мастей и пошибов – как им удалось отдать на растерзание и поругание нашу прошлую жизнь, со всей её красотой, богатством и благополучием? Наша великая культура, наша могучая цивилизация, наш светлый царь с его кроткой и благородной душей – всё было растерзано и уничтожено бандой палачей, вершивших кровавое мракобесие, имя которому революция. Князю Волконскому вспомнился государь Николай Второй. Он видел его мельком, на смотре войск, принявших участие в Брусиловском прорыве. Князь стоял рядом с шеренгой своих солдат с шашкой наголо. Была торжественная обстановка, расчехленные полковые знамёна, офицеры в парадной форме с эполетами, солдаты в новеньких гимнастёрках и галифе и в начищенных до блеска сапогах. Царь шёл перед рядами пехотинцев. Все были радостны, торжественны и смиренны, а сам Государь светился воодушевлением и благодарностью. Его армия одержала победу, каких русские ещё не знали в тот, 1916-й год. Уже очень скоро, всего лишь через год после того парада, посвящённого русскому военному и политическому триумфу – Брусиловскому прорыву – придут к власти большевики, а Государь вместе со всей своей семьёй будет зверски растерзан в Екатеринбурге, в доме инженера Ипатьева. Все эти тяжёлые, трагические мысли душевно обессилили князя Волконского. Он почувствовал себя измотанным, как после выполнения тягостной работы. Он стал засыпать, проваливаясь в глухую и чёрную бездну небытия…
> – Господа, просыпаемся! – вошла в палату приветливая и неизменно бодрая сестра милосердия Алёнка. Пора мерить температуру и давление!
> – Здравствуй «ангел утреннего пробуждения»! – поприветствовал Алёнку драгунский ротмистр Пац-Поморнацкий.
> – Как Вы себя чувствуете? – Поинтересовалась сестра у генерала Комарницкого.
> – Ночью болело всё тело, – с усилием ответил он.
> «Ангел утреннего пробуждения» подошла к его кровати и, откинув одеяло, посмотрела на сплошь забинтованное тело генерала. На бинтах были свежие пятна крови.
> – Я сделаю Вам перевязку, Ваше Превосходительство. Скоро Вас осмотрит Эльза Карловна. Обход через час.
> Перевязав генерала, Алёнка измерила у всех температуру тела и давление. Выслушав жалобы на здоровье, дежурные комплименты и просьбы раненых, Алёнка вышла из палаты. После неё остался запах дешевых, но приятных духов, веющих цветами, конфетной сладостью и сломанными войной девичьими грёзами…
> – Какая милая и заботливая девушка! – сказал с улыбкой нежности и досады прапорщик Нелидин…
> – Не горюйте, юноша, какие Ваши годы? – Обращаясь к прапорщику, произнёс с теплотой и отеческим дидактизмом в голосе полковник Фельтович. Вы ещё на балу в офицерском собрании танцевать будете!
> – Все так говорят, Ваше Высокоблагородие, да только будет ли всё это?
> – Поверьте, и дастся…
> – Только офицерское собрание организуется у нас где-нибудь в чуждых приделах или на том свете, – угрюмо произнёс прапорщик…
> В палате наступило молчание.
> – Завтрак пришёл! – Возвестила о своём появлении санитарка Лиза, кормящая тяжело раненных прямо в палатах, хотя в обычное время такие отступления от строгого режима гигиены не практиковались. Поскольку, почти все раненные были тяжёлыми, не могущими передвигаться самостоятельно, им разрешалось принимать пищу прямо в постелях.
> Раненные получили алюминиевые миски с пшеничной кашей и по паре кусочков хлеба. Запивать такой завтрак было принято разбавленным чаем или просто кипятком.
> – А мне каша нравится! – неожиданно для всех громко произнес полковник Фельтович, – если ещё её сдобрить солью, просто будет красота.
> – Да, тут кормят получше, чем на передовой, поддержал полковника драгун. Так здесь и разжиреем на госпитальных харчах!
> – Ешьте, ешьте, – сказала Лиза, – что дальше будет, одному богу известно. Может мы красных, а может они нас?
> Санитарка забрала пустые миски. Завтрак был окончен.
> В палату зашла манипуляционная сестра Татьяна. Раненные любили её не меньше, чем Алёнку. Она была старше «ангела утреннего пробуждения» лет на пятнадцать. Ей было, вероятно, уже под сорок, но выглядела она моложаво, так что, ей никто не дал бы её лет. Она была улыбчивой, к раненым относилась заботливо и с участием. И недаром, её подопечные придумали ей необычное, но в чём-то очень трогательное прозвище «ангел стальных иголок». Никто не стал бы называть «ангелом» женщину, если она не симпатична и не умеет расположить к себе людей.
> – Я видел Вас сегодня во сне, Танюша! – Произнёс драгунский ротмистр Пац-Поморнацкий. Вы гуляли по прекрасному саду, вокруг благоухали цветы, пели невиданные птицы с ярким оперением, деревья высились густыми тёмными кронами, и, кажется, Вы были счастливы…
> – И рядом со мною, конечно же, были Вы, ротмистр! – с иронией и живостью поддержала фантазии раненного Татьяна!
> – А Вы откуда знаете? – С видом нарочитого удивления спросил драгун.
> – Ну, так я же была там, Вы сами сказали!
> – Да, да, разумеется, были, – поддержал обоюдное кокетство ротмистр.
> Сделав все необходимые уколы, Татьяна пожелала раненным здоровья и вышла из палаты.
> Вскоре, в палату, где лежал князь Волконский, зашло госпитальное начальство, и начался обход.
> В палате появился седой старичок с узкими серебряными погонами на френче – начальник госпиталя, полковник Константин Иванович Кузьминский. С ним зашла к раненным военврач Эльза Карловна – «ангел выздоровления», как называли её иногда больные. Оба врача стали попеременно задавать офицерам однотипные вопросы: «как самочувствие?», «на что жалуетесь?», «не донимают ли боли?». Главврач особенно поинтересовался здоровьем генерала Комарницкого. Генерал отвечал на его вопросы односложно, только «да» или «нет». Было видно, что ему трудно говорить, он часто кашлял и постанывал, раны давали о себе знать. За недолгий обход, драгунский ротмистр, слывший человеком разговорчивым и общительным, успел рассказать полковнику Кузьминскому не только о том, как он сам себя чувствует, но и поведал о состоянии здоровья всех офицеров, лежащих с ним в одной палате. Эльза Карловна только кивала головой, почти не вступая в диалог с драгуном. Её всегдашняя привычка с пациентами держать дистанцию не была сломлена даже перед таким неугомонным рассказчиком, как Пац-Поморнацкий. Эльзу Карловну раненные уважали, не смотря на её жестковато-волевой и честолюбивый характер, благодаря которому им порой крепко доставалось за недисциплинированность, за отклонение от режима лечения и гигиены. Она была красивой и, даже, можно было бы сказать, эффектной женщиной. Своими тонкими и благородными чертами лица она, пожалуй, отдалённо напоминала Клеопатру, но с поправкой на северное, германское происхождение. «Ангел выздоровления» умела удачно пошутить, умела ободрить несчастного больного, страдающего физически и душевно.
> – Как Вы себя чувствуете, Георгий Алексеевич? – Обратилась она к князю Волконскому.
> – Болит грудь, ноет, а в остальном сносно, – ответил он.
> – Поднимите гимнастёрку, я Вас послушаю, – сказала она. Тише господа, – обратилась она к драгуну и глуховатому полковнику-артиллеристу Фельтовичу, которые о чём-то заговорили в полголоса, а полковник, не разбирая слов, только и спрашивал: «Что, что?»
> Эльза Карловна приложила стетоскоп к груди князя. Она замерла, прислушиваясь. Её лицо стало напряженным и сумрачным.
> – Дышите… Дышите…Так, так… Теперь не дышите… У Вас глухие шумы в лёгких. Повернитесь спиной.
> Капитану Волконскому были приятны прикосновения Эльзы Карловны. Они оба (и женщина-врач и раненый капитан) делали вид, что в данный момент они – не более, чем доктор и пациент, но ведь так не бывает, совершенно не бывает, чтобы двое молодых людей разного пола, находясь рядом, ничего не чувствовали друг к другу. Ему были приятны её лёгкие прикосновения. Когда она взяла его руку в свою ладонь и стала мерить пульс, он почувствовал что-то родное и тёплое по отношению к этой, в сущности, совершенно чужой, женщине. По его груди разлилась волна нежности. Словно слушает она его сердце не прибором, а собственным ухом, собственной душой…
> – Я выпишу Вам морфий и ещё витамины. Я составлю список препаратов, которые Вам следует применять. Получите их у главврача.
> Князь Волконский слушал, что говорила ему Эльза Карловна, а сам думал совсем о другом. Он тайком, в полглаза, как говориться, рассматривал эту молодую и красивую женщину. Ему нравились её длинные рыжие волосы, подкрашенные хной, её волевое, но гармоничное лицо с правильными чертами, её руки, практически лишённые морщин, так характерных рукам женщин, которым уже за тридцать, да и человеческим рукам вообще.
> – «Вот бы поцеловать эти тонкие длинные пальцы с тщательно ухоженными ногтями, – думал он. Изящные женские руки! Как я давно не видел и не целовал такие руки!» Воспоминания переносили его в далёкое довоенное прошлое, когда он ухаживал за одной барышней – хорошенькой девушкой с такими же вот худыми и ухоженными руками.
>
> * * *
>
> Ночью умер генерал Комарницкий. Его маленькое, успевшее как-то иссохнуть за время болезни тело, вынесли из палаты санитары во главе с «ангелом смерти» – старой фельдшерицей Матвеевой. Похоронная команда вырыла могилу неподалёку от госпиталя. Прах генерала был предан земле к югу от небольшой акациевой рощи, рядом с двумя десятками свежих могил. Здесь каждый день хоронили раненых, умерших в госпитале. Память генерала Комарницкого почтили тремя залпами в воздух из револьверов и винтовок. Раненые, которые могли ходить, и присутствовали на похоронах генерала, стали возвращаться в палаты. Князь Волконский, пройдя длинный госпитальный коридор с несколькими дверями, ведущими в помещения для раненых, вошёл в свою палату и лёг на постель. Драгунский ротмистр и полковник Фельтович разговаривали друг с другом, прапорщик Нелидин отрешённо смотрел в окно, пятая постель пустовала.
> – Бог теперь знает, что с Россией будет, если у нас окончательно возьмут вверх большевики, – с жаром говорил Пац-Поморнацкий, продолжая, видимо, старый разговор. Перебьют всю аристократию и интеллигенцию, напьются кровушки народной и потом создадут тут свою пролетарскую совдепию. В их обществе не будет академиков, врачей, учителей, инженеров, художников, а останутся только одни «товарищи», то есть, уголовники, босяки, чернь. Мерзко и горько осознавать всё это, господа!
> – И кто же у них будет считаться уважаемыми людьми, – иронически спросил Фельтович?
> – Кто? Участники и ветераны всего этого кровавого мракобесия! Палачи, одним словом! – почти переходя на крик, отчеканил ротмистр.
> – Да, это уж точно, – сказал артиллерийский полковник. Кстати, вот анекдот вспомнил о большевиках. Говорят, в красной Москве дают пенсии за заслуги ветеранам Куликовской битвы и Суворовских походов. Там знаете, как определяют, ветеран ты или нет? Если вступил в драку в очереди за хлебом, стоящей у булочной на улице матроса Куликова, значит участник «Куликовской битвы», а если гулял и горланил пьяные песни на улице комбрига Суворова, значит автоматически становишься участником «Суворовских походов»…
> – Скверно, – вступил в разговор прапорщик Нелидин, – совсем красные народ испохабили и растлили… Что же дальше будет?
> В разговоре повисла пауза. Все молчали, думая, каждый о своём…
> Князь Волконский из своей палаты почти не выходил. Он в основном лежал в постели с закрытыми глазами и думал. В разговорах ротмистра Пац-Поморнацкого, прапорщика Нелидина и полковника Фельтовича он мало участвовал.
> Князю Волконскому мерещилось чёрное-чёрное ночное небо. Оно было густо усеяно звёздами, была и луна – такая жёлтая, большая, задумчивая… Капитан вспоминал, что вот такое же небо он видел в юности, когда поздним летним вечером лежал в стогу сена, там, где крестьяне не далеко от имения его матери обычно отдыхали после дневной работы. Князь засыпал, постепенно уходя из мира объективной реальности в мир грёз, фантазий и сноведений…
> И снова наступил вечер. Медсёстры и санитарки разъехались по домам, кто жил при госпитале, ушли в свои комнаты. Остался только дежурный медперсонал: доктор Эльза Карловна, при ней фельдшер и санитарка.
> Загляните ко мне в ординаторскую, капитан! – зайдя в палату, обратилась к князю Волконскому Эльза Карловна.
> – Хорошо.
> Он поднялся с кровати и направился вслед за ней.
> – Как Вы себя чувствуете? – спросила доктор, когда они остались в ординаторской одни.
> – Спасибо, лучше.
> – У Вас тяжёлое ранение, Вы потеряли много крови, но вижу, что теперь Вы явно идёте на поправку.
> – Ваше лечение и забота помогают мне встать на ноги. У Вас здесь прекрасные сёстры милосердия: весёлые и участливые.
> – Да, знаю.
> Эльза Карловна смотрела на князя каким-то ожидающим и загадочным взглядом. Уже темнело. Она зажгла два коротких свечных огарка и поставила их на стол в крупные осколки разбитого блюдца.
> – Расскажите, князь, что-нибудь интересное. У нас здесь постоянная работа, как видите. Всё раненые, раненые… Нет сил и времени даже на то, что бы прочесть книжку интересную, хоть рассказы какие-нибудь. Что Вы любите читать, Ваше Сиятельство?
> – Я не оригинален в своих предпочтениях. Классика – моя стихия, а впрочем, как-то читал и молодежь. Вот Блока люблю, Гумилёва, да, не далее, как вчера нашёл в госпитале у Вас томик Бунина. Что же мне рассказать Вам?
> – Садитесь, Георгий Алексеевич. Давайте выпьем чая. У меня есть вчерашний ржаной хлеб и творог. По нашим временам роскошное угощение.
> – Вы задумывались когда-нибудь, Эльза Карловна, что такое человек? Я вот думаю иногда над этим. Это очень сложная штука. Человек – велик он или мал? Червь земной он или бог этого мира? Мы живём в космосе, в котором находится многие миллиарды галактик и метагалактик. Наша планета во Вселенной – это межгалактическая пыль – не более того. Она подобна микроскопической пищинке, которая летит в бесконечных просторах межзвёздного пространства. Если разумные существа, живущие в других мирах, захотят познакомится с человечеством, они его даже не найдут в бесконечных звездных туманностях и скоплениях. Наша галактика «Млечный Путь» – это всего лишь пылевое облако. А сколько ещё в космосе различных объектов: чёрных дыр, протоплазмы, всякой материи и антиматерии. Наш «Млечный Путь» в масштабах Вселенной микроскопичен, как колония микробов. Но в нашей галактике существует такая солнечная система, где живём мы, а в солнечной системе существует пищинка, которая называется планетой Земля. На ней умещается весь наш человеческий мир. Представляете, как безумно мала наша планета на фоне остального космоса? Но её размеров вполне хватает нам – людям, чтобы вся наша цивилизация поместилась на ней. Людей живёт на ней несколько миллиардов человек! Боже мой, как это много! Что же такое человек? Каждый из нас состоит из многих тысяч и миллионов клеток. А сколько миллионов микроорганизмов и вирусов живёт порой в нас! В ротовой полости человека, например, бактерий миллионы и миллионы. Их не меньше живет в нашем желудке и в кишках. Если бы эти бактерии были разумными существами, как бы они описали свой собственный мир – наш желудок? Наверное, стенки желудка они считали бы небесной сферой и говорили бы, что их «Земля» круглая. Ворсинки, которыми выслан наш желудок изнутри, они, наверное, назвали бы травой, а воду и пищу, употребляемую нами, дождём и снегом. Наше чрево – это среда обитания для многих миллиардов живых одноклеточных существ. Так что же такое человек? И что же такое наш мир? Одни люди очень умны и образованы. Одни знают по десять языков, имеют образование, защищают докторские диссертации. Другие глупы и невежественны. Один профессор или граф, другой бродяга… Так что же такое человек? Один, рискуя жизнью, защищает своей грудью от пули командира на поле боя, другой убивает и насилует женщину… И все они люди? Человеческий мир чудовищно разнообразен. Он колоссально огромен, если смотреть на него изнутри, но он смехотворно мал, если смотреть на него из бесконечных, поражающих своими просторами космических бездн. А может быть весь наш чёрный космос – это чей-то желудок, а мы – люди – это просто конгломерат микробов, присосавшихся к Земле – к чьему-то полупереваренному бутерброду? Всё может быть, всё возможно в этом мире…
> – Люди это конгломерат микробов? – Как пришло Вам в голову такое странное сравнение, Георгий Алексеевич? – задумчиво произнесла Эльза Карловна, смотря туманным взглядом как бы в никуда, сквозь стены…
> – А как же Бог? Бог по-Вашему есть?..
> На примусе закипел чайник, засвистев высоким и бодрым тоном. Эльза Карловна достала из крынки творог и разложила его в две миски: для себя и для князя Волконского.
> – Угощайтесь, – протянула она капитану его порцию.
> – Интересный Вы человек: кругом война, а Вы философствуете.
> – Я просто пересказал Вам, Эльза Карловна, содержание той страницы учебника по космографии, который листал вчера днём. Здесь в госпитале разные книжки можно обнаружить.
> – И не мудрено. Раньше тут помещалось уездное земское училище.
> Эльза Карловна подошла к окну и, откинув занавеску, вдохнула полной грудью тёплый и сухой летний воздух.
> – Пахнет душистыми полевыми травами и цветами, – мечтательно произнесла она, – кажется, и войны нет…
> – Война есть, просто сегодня поблизости нигде не стреляют. Такая громкая, такая пронзительная тишина, – задумчиво произнёс князь, – кажется, не столько вслушиваясь в тишину, сколько в значение собственных слов.
> Стройная, почти девичья фигурка Эльзы Карловны, облачённая в приталенный медицинский халат, обозначалась в полутьме летней ночи. Одна из свечей, догорев до конца, погасла. Князь Волконский встал из-за стола и, подошедши к женщине-врачу, нежно обнял её за талию. Его руки легко-легко коснулись её.
> – Не надо князь, – прошептала она, лёгким движением освобождаясь из его объятий. Бог с Вами!
> Она легонько поцеловала его в лоб.
> – Вам пора, Георгий Алексеевич. Идите.
> Она закрыла за ним дверь. Тусклый свет, пробивавшийся в щель между дверью и дверным косяком ординаторской, погас.
> Прошла ещё одна ночь. В шесть часов утра в палату, где лежал князь Волконский, вошла «ангел утреннего пробуждения» – сестра милосердия Алёнка.
> – Просыпайтесь, господа! Будем мерить температуру и артериальное давление, – почти прокричала она!
> Она излучала энергичность, бодрость, жизнерадостность. Алёнка была похожа на яркое, золотистое солнце, пораньше вставшее летним утром, чтобы одарить своим теплом и светом весь мир. Эта маленькая, хрупкая и такая простая девчонка вселила в капитана Волконского надежду на лучшее. Один её вид мог убедить кого угодно, даже самого безнадёжно пессимиста в том, что стоит жить и, что жизнь, не смотря на все её тяготы, прекрасна, особенно тогда, когда рядом с Вами находится такая жизнерадостная и неутомимая в своей заботе, девушка, как она: Алёнка – «ангел утреннего пробуждения».
>
> * * *
>
> Через четыре дня в госпиталь, находящийся в прифронтовой полосе, пришла весть о том, что красные совсем близко. Конница «товарища» Будённого находилась верстах в двадцати. Над ранеными и медиками нависла угроза плена. Госпиталь стал спешно эвакуироваться. Впереди был Судак: Крым. Белогвардейские части стремительно откатывались к Перекопу. Неумолимо кончалось лето, приближался сентябрь, а за ним и октябрь 1920-го года – месяц, когда русская Добровольческая армия с огромным количеством мирного населения навсегда покидала своё последнее пристанище – Крым, а с ним и Россию.
> Князь Георгий Алексеевич Волконский остался жив. Он чудом избежал большевистского плена и расстрела (спешно покинув ночью медэшелон, он присоединился к каким-то кавалеристам, с которыми дошёл до Севастополя и погрузился на корабль). Поселившись вскоре в предместье Парижа, городке Рис-Оранжас, он по прошествии многих лет вспомнит всю эту историю. Он займётся литературным сочинительством. В своей единственной повести, посвящённой этим событиям, он опишет людей, встреченных им когда-то в прифронтовом госпитале, находящимся в Северной Таврии. Алёнка, Татьяна, Эльза Карловна и драгунский ротмистр Пац-Поморнацкий станут самыми любимыми персонажами его молодости. Он попытается разыскать их через Красный Крест, выяснить, живы ли они, но его старания окажутся напрасными. Выпивая иногда рюмку водки по праздникам (особенно на Рождество и Пасху) и крестясь при этом на образа, он всегда будет поминать их в числе живых. Для него они навсегда останутся живыми…
>
> 03.03.2012. Херсон.
> Павел Иванов-Остославский.

ПИТЕКАНТРОП ВАСЯ

Во времена раннего палеолита, когда территория современной Европы находилось ещё в субтропическом поясе, когда люди не научились делать космических кораблей, автомобилей и сосательную конфету «чупа-чупс», и, скорей всего, именно поэтому окружающая среда не была загажена, жил да был в наших краях один питекантроп. Этого, обыкновенного, надо сказать, на вид обезьяночеловека звали Аоу, а говоря по-современному, просто Васей. Работа, которая кормила в этой жизни Васю, была тяжёлой, но творческой и высокооплачиваемой. Он был каменных дел мастером. Имея природный талант к выделыванию различных предметов из камня, он со временем превратился в настолько искусного мастера, что в его родном человекообезьяннем стаде стал авторитетной личностью. По поводу ручных рубил с ним всегда советовались. Бывало, придёт к нему какой-нибудь охотник или собиратель и начнёт выбирать у него каменные топоры, а тут Вася у него и спрашивает:
– Тебе, мил человек, для чего топорик-то нужен, деревья рубить или пещеру выдолбить в скале из камня или ещё для каких надобностей?
Гость во всех красочных подробностях объяснял каменоделу, зачем ему нужен топор, и уже исходя из надобностей пришельца, каменных дел мастер советовал ему то или иное изделие. В качестве платы получал Вася, как правило, кусок мяса или шкуру оленя. Этого вполне хватало, чтобы дожить до следующего раза, когда придёт к Васе новый покупатель его каменных орудий.
Жил герой нашего рассказа в небольшой пещере на берегу реки. В свободное от работы время Вася любил смотреть с большого валуна, лежащего неподалёку от его скромного жилища, на далекие речные просторы. За густыми деревьями, растущими на том берегу, расстилалась туманная дымка, закатное оранжевое солнце окрашивало мелкую речную зыбь в тёплые цвета, и красновато-золотистые блики мерцали то тут, то там на спокойной глади речной излучины… В такие моменты, когда тихая, спокойная радость посещала Васину душу, он готов был примириться со всем миром, хотя и знал, что для здоровья будет полезнее этого не делать… Вася нередко чувствовал спиной, что где-то подстерегает его смертельная опасность. То из густых зарослей субтропической растительности смотрит на него саблезубый тигр, то стадо слонов, могущее раздавить всё живое на своём пути, несётся где-то поблизости, то голодный и вечно жаждущий свежей крови, птерозавр пролетает стремительно в небесной выси такой синей-синей, такой бездонной-бездонной...
Однажды к Васе за очередным новеньким ручным топором пришёл его старый приятель питекантроп Пкн, а попросту говоря, Коля. Этот самый Коля был охотником и рыболовом. С помощью Васиных изделий он делал под обрывами рек смертельные ловушки для бизонов и антилоп. Коля со своими сородичами, вооружёнными факелами и дубинами, загонял бедных животных на край обрыва. Боясь огня, они прыгали вниз и натыкались на острые стволы, торчащие из земли перпендикулярно вверх, к небу. Вот эти-то колья и делал Коля, а потом устанавливал их в нужных местах. Коля купил у Васи несколько каменных топоров, рассказав попутно новый анекдот о том, что в соседнем селении, расположенном всего в трёх днях ходьбы от этого места, возникла недавно новая мода – одеваться в шкуры животных мехом вовнутрь, хотя всегда было принято мехом наружу… Анекдотец этот Васе не показался смешным, но если тебе скучно, то даже такая плоская история может занять твоё воображение.
Однажды к Васе за какой-то каменной безделицей пришла стройная и молоденькая самка питекантропа, то есть, девушка. Её густые волосы красиво развивались на свежем речном ветру, её светло-синие, как утреннее небо, глаза игриво блестели, выдавая в прекрасной незнакомке очарование юности и непосредственности…
– Как тебя зовут, милое дитя, – спросил у неё Вася?
– Иао, – ответила она.
Её имя на современный язык можно было перевести просто: Татьяна.
– Что же тебе нужно, Танюша, поинтересовался у девушки каменодел?
– Мне нужен прочный кремневый нож, – ответила она, – мой отец там за холмом разделывает тушу бизона. Сегодня охотники поймали одного большого и жирного – толи будет праздник у нас теперь.
Вася так был поражён красотой юной незнакомки, что только и смог вымолвить:
– Вот…
Он протянул ей самый лучший кремневый кинжал, сделанный им в последнее время. Татьяна в качестве платы дала ему шкуру газели, но он не взял подношения.
– Приходи лучше завтра, Танюша. Хочешь, мы будем сидеть часами здесь, на берегу и смотреть на бескрайние речные дали, любоваться солнечными блёстками, разбросанными по воде и мечтать, мечтать, мечтать…
На её лице заиграла весёлая и лукавая улыбка.
– Я приду, – кокетливо сказала она.
Взявши кинжал, она пошла прочь от скромной пещеры каменных дел мастера. Он не отрывая глаз от её фигуры, любовался грацией и легкостью её движений, её летящей походкой, её длинными волосами, развевающимися по ветру, и сладкая боль окутывала его ранимое сердце…
– Она больше не придёт, – сказал он сам себе, и как бы в подтверждении своих слов, провёл ногой глубокую черту по тёплому и сыпучему песку.
Шли дни. Уже много-много раз солнце поднималось из-за дальних речных островов и опускалась в неведомые глубины земли; уже Вася неоднократно чувствовал на своей спине злобный взгляд тигра; уже приходили к нему разные сородичи, выменивая на мясо и шкуры нужные в быту ручные топоры, серповидные скрёбла и круглые, обработанные мелкой ретушью, нуклеусы. Только Татьяны всё не было.
– Она больше не придёт, бурчал он сам себе под нос, нанося точные, но не сильные удары куском камня по массивной заготовке очередного кремневого топора.
Вдруг неподалёку он услышал шорох. Вася поднял голову и не поверил своим глазам: из-за ближнего холма к его скромному жилищу приближался Коля. Обняв его за руку, рядом шла Татьяна. Было видно невооружённым глазом, что они теперь принадлежат друг другу.
Его лицо исказилось смертельной гримасой боли и обиды, но Татьяна, казалось, не заметила этого. Она продолжала обнимать Колину руку, сияя своей всегдашней лукаво-кокетливой улыбкой.
– Дай мне два каменных скребка, сказал Коля, обращаясь к Васе.
Коля протянул Васе олений окорок и, взяв скребки, повёл свою прекрасную спутницу дальше.
Каждый шаг грациозных ножек Татьяны отзывался ударом острого топора в сердце Васи. Вся его душевная внутренность утопала в крови, всё его практически уже человеческое существо рыдало от боли и заливалось ядом обиды на эту, такую хрупкую и такую восхитительно-прелестную самку питекантропа – женщину.
От обиды и досады Вася ударил себя ладошкой по лбу, и, чтобы не смотреть больше вслед уходящей парочке, отвернулся…


* * *


Пещера каменных дел мастера опустела. Никто не мог сказать, куда ушёл Вася, да и ушёл ли вообще. Одни считали, что Вася, прицепив с горя себе на шею тяжёлый камень и разбежавшись, прыгнул со своего валуна в реку, и утонул. Другие были уверены, что Вася просто ушёл на другое место, туда, где по речным берегам разбросано больше кремневых камней и галек, из которых можно сделать ещё много-много хороших топоров. А третьи полагали, что Васю, загрустившего и замечтавшегося по своей милой Татьяне съел саблезубый тигр. Последнее, кстати, очень возможно. Тот рыжий зверь, который при Васе лежал в густой субтропической траве, теперь, развалился на тёплом солнышке неподалёку от его пещеры. Подставляя теплу своё пятнисто-полосатое брюхо и облизываясь, тигр смотрит на речные дали, где играют солнечными бликами пенные барашки и оранжеватое заходящее солнце окрашивает в тёплые тона вечереющие воды реки…
Эх, Вася, Вася…

22.02.2012. Херсон.
Павел Иванов-Остославский.